Я не просто сова, а сова дремучая. Раньше трёх ночи, если не в деревне, в постель не изгнать. А когда подпирает творческий процесс, то пять утра – штатное завершение рабочего, таксзт, "дня".
Лёжку мою любимую, твёрдую, как панцирь доисторической черепахи, мама сколотила из вагонки, потому как спина меня остальную уже не держала, и затеяла я некогда цивильную тахту к чёртовой матери разобрать, мягкое-пыльное вынести на помойку, а рациональную ценность – раму – оставить и доски какие-нибудь наколотить поверху. Иначе, – уведомила я, – переберусь бомжевать на пол. Прекрасная Пудель Сердечная Чакра восторженно одобрила затею всеми боками-ушами-хвостами и тут же на равных, как псина псину, обняла меня кучерявым задом.
Мама вздохнула, пожалевши впрок, и взялась за пилу-молоток. У неё, в отличие от меня, глазомер с микронной точностью, моментальный и с первого раза. Проверяли строительными уровнями – куда там уровням!
Лёжка получилась первоклассная: как-то сами собой соорудились внутри два широких схрона для чего уже не надо, но ещё не в ссылку, на подиуме два на два разместились все: и Прекрасная Пудель, и Благородная Кошка Пенелопа, и Благородный Кот Мур, и заначки рукописей, и даже остался клочок между подушкой и стеной для моей спины.
* * *
Мама, как истинный Козерог, попыталась разгрузить перенапряг предыдущего дня, разбудив в пять утра.
Выдираюсь в каждый новый день со стоном. Мама наперевес с Пеночкой наизготовку, мне в нос сразу – непререкаемая кружка чёрного кофе, ложка в чёрном и не колышется. Чакра с утренней улыбкой: растянуть чёрные кучерявые губищи по всему белому оскалу – это она у homo подсмотрела, и с недавних пор старается выражать восторг своим людям на их языке и старательно таращит зубы, чтобы было Двуногим понятно, какие они могучие и совершенные, и как она им рада, рада, рада!
Дружеский шлепок через меня по топчану. А рука у мамы тяжёлая.
Чакрин хвост пропеллером в обе стороны одновременно, я мерзко-скрипучим фальцетом шлю всех нафиг; правый глаз, как всегда спросонок, не распаковать – мама под него ловко, как к котёнку, подкладывает горячие пуха Пеночкиного живительного пуза. Пеночка говорит "Бррр!", мама: "Работай, Кошка, кошкой!" Пенка снисходит до двух мурров наскоро полушёпотом.
– Иди, – слышу, – из дома вон. На реку иди. Сними-ка восход солнца. Для разнообразия. Завалила ЖЖ закатами – народ забудет, что и наоборот бывает.
– ?...
– Без обсуждений, – отрезала мама. И процитировала заповедь Номер Раз, точно копируя мои занудные интонации: – Съёмочное время, Татьяна, – пока лучи солнца ниже шестидесяти градусов.
– Аа-а?..
– Насиловать камеру в полдень не будешь. Гарантирую.
– Э?...
– Потому как с полудня и до полуночи – под домашним арестом. Сядешь за вёрстку шедеврального Деда-графомана, которого надо было отправить в типографию неделю назад. Хочешь успеть за радостью – вставай сейчас.
– Но...
– Кофе в постель был? Пенку гладила? Мы тебе втроем мурлыкали? – иди, отрабатывай.
* * *
Принесла через полтора часа первую флешку, аж в 36 МБ – в те годы средний объём памяти фотокамеры.
Жалуюсь:
– Мам... Народ утренний на меня чтой-то плохо смотрит...
– Дык на работу идёт народ. А ты у них на глазах черти чем занимаешься в шесть утра.
- А вечером тогда чего ж вызверяется?
- Дык с работы идёт народ.
...И вот оно – шесть утра в Кувшиново, в нескольких кадрах почти удалось обойтись без Дзена, даже сама поверила на пару мгновений маме, заверяющей, что живем в раю.