Разговор третий. Вологда, 3 июня 2000 г.
Т. Тайганова: Давай, Галь, дальше строить твой коммунизм.
Г. Щекина: Чего строить? Нечего больше строить.
…Я сейчас думаю, что мне надо сесть в эту свою Топорню, уши прижать… Она в таком благословенном месте.
Т. Тайганова: Почему – в Топорню?
Г. Щекина: Потому нету подтверждения делом. Мерило человека – это поступки, это конкретные результаты. У меня нету результатов, у меня всё рассыпалось в прах.
Т. Тайганова: А ты чем меряешь?
Г. Щекина: Ну как? Люди работают! Анчаров говорил. И создают материальные ценности. Я ничего не создала, Таня!
Т. Тайганова: Значит, меряешь материей?
Г. Щекина: А чем ещё? Чего? Где? А мало ли что там другое – болтовня! А у меня ни во что не выливается.
Вот, пошла к художнику Рыжакову, душу ему изливала – он взял, нарисовал девочку Басю к моей книге. Он такой человек – пьяница, но взял нарисовал девочку Басю, которой я восхищаюсь много лет. Вот это материально! Я считаю – вот она, материализация. То, что Рыжаков почувствовал, – он это всё воплотил. А я-то – я! – что за дура такая?
Т. Тайганова: Погоди-погоди. Бася-то – твоя? «Рассказы о девочке Басе»?
Г. Щекина: Так ведь он нарисовал, Рыжаков! Это есть материальность.
Т. Тайганова: Галя, а твои рассказы – они как?
Г. Щекина: А никак! А ничто! Никто, ничто и звать никак!
Т. Тайганова: Хорошо-хорошо, предположим, что ты…
Г. Щекина: Моё – не материально! Нету его, не видно, не существует! – понимаешь?
Т. Тайганова: Понимаю. Ты от скромности решила кончить литературным самоубийством. А твоё лито «Ступени» десять лет на твоем горбу – это не материально?
Г. Щекина: Нет!..
Т. Тайганова: Газета «Насон-город», которая твоими усилиями строила всё вологодское подполье литературное – не материальна?
Г. Щекина: Нет!
Т. Тайганова: Тогда с другого боку поехали: мой «Ласковый Лес» – это материально?
Г. Щекина: Да!
Т. Тайганова: Но ведь это всё – Слово. Творчество. Почему же ты меряешь его в разной валюте?
Г. Щекина: Почему в разной-то? Ты написала «Ласковый Лес», тебя оценили на союзном уровне, выпустили книгу и поставили вровень с Астафьевым. Это прекрасно!
Т. Тайганова: Мне книгу никто не выпускал. Мне за всю мою жизнь не выпустили ни одной книги. То, о чем ты говоришь, – сборник.
Г. Щекина: Ну, и что, что сборник?
Т. Тайганова: Ты тоже публиковалась в столичном журнале.
Г. Щекина: Меня не публиковали в нормальной книге! Но дело даже не в этом. А в том, что когда этих бездомных, это лито, эти «Ступени» выгоняют из пединституских коридоров – поэтам насрать!
Стоят, слюнтяи, я им говорю:
– Вы – подлые, вы должны сами задрать хвост и побегать на эту тему!
– Нам насрать.
И что? А то: Галя задрала хвост и пошла бегать. Выбегала новое помещение.
Но это же позорище! Это же слюнтяйство, люди невоспитанные! Не творцы, они вообще никто, нету этой массы-то одержимой, нету коллективного разума, о котором я мечтала! Ну о чём тут – ничего не получилось. Значит, это случайные люди, которые сошлись на халяву, в тёплом помещении чесать язык. Нету помещения – им насрать, они пошли по своим углам. Никто не застрадал, ни одна сволочь не застрадала! Это мне – не им! – больно, что рассыпается сообщество, которому двадцать семь лет! Никому больше не больно, это Галины проблемы! Если ты хочешь быть наседкой – так и носись с нами, это тебя клюнуло в жопу, а нас-то никого не клюнуло! Мы – нормальные, мы индивидуалистические таланты! Сидим, и каждый себе творим.
Никто не чувствует себя ответственным за то, что творится со всеми. А это значит, что как они были придурки и слюнтяи, так они такими и остались. Ничего я не воспитала, никакого коллективного разума! Мой крах во всём! Я сейчас готова отказаться от лито, от чего угодно! Потому что оно ничего не стоит на самом деле. Вот пала я на грудь Чирьеву…
Т. Тайганова: Кто у нас Чирьев?
Г. Щекина: А Чирьев у нас директор «Русского Дома»!
Т. Тайганова: Ну да, в Вологде «дом», ясное дело, – «русский»…
Г. Щекина: Таня! Это шестиэтажная культура в центре.
И сказала:
– Борис Юрьевич, всё! Меня бросили все, меня кинули все! Если вы меня не пустите – я не знаю, до каких я степеней дойду! Погибает сообщество, которому двадцать семь лет.
Боря Чирьев говорит:
– Ой, ну ладно, у меня художники собираются, «Солнечный Квадрат», ходи и ты, хрен с тобой, но в другие дни.
Он сегодня пустил, завтра выгонит. Боря Чирьев – абсолютно легкомысленный человек. Он же тоже – художник!
Т. Тайганова: В каком смысле?
Г. Щекина: В смысле режиссёр танцевальной группы!
Я ждала его аудиенции, Таня! Я стояла за сценой – я видела там систему. Боря Чирьев говорит:
– Вот – обнимай его, обнимай! Да, это ваша последняя ночь! Звёзды близко, рассвет близко! Ну, поцелуй же его так, чтоб этот поцелуй был прощальным!
Они-то делают так – хореография в чёрном трико, но я же хореографии этой не вижу – я только слышу Чирьева голос… Ну, конечно, – когда я такое слышу, такие проблемы, меня обнимает страшный трепет, я не могу выйти на сцену! Там же последняя ночь!
Потом говорю:
– Борис Юрьевич, у вас когда будет перерыв…
Он:
– А-аа! Я про вас совсем и забыл.
И пошёл отводить нам помещение.
А мы, прочие люди два десятка, стояли за этой шторой почти что тридцать минут…
Т. Тайганова: Ну, хорошо, ну – Чирьев художник, но ведь помещение дал? В чём ты видишь крах?
Г. Щекина: Во всём!
Т. Тайганова: Ну в чём конкретно? Галь, ну объясни мне, ну где – крах-то?
Г. Щекина: Потому что ничего не получается. Нету желания понять друг друга. Я считала понять друг друга вообще целью. Чтобы люди чувствовали, как вот в «День за днём». Чтоб они были родными.
Т. Тайганова: А ты считаешь, что ты – понимаешь?
Г. Щекина: Так нет, после Петуха – я теперь полная мерзость! Потому что мне сказали: «Кого ты судишь? Ты судишь людей, которые тебя намного превосходят!»
Т. Тайганова: Стоп! Галя, теперь мне непонятен петух.
Г. Щекина: Ты не знаешь, что есть Петух?!
Т. Тайганова: Галь, я не знаю вологодского языка. Я уральская. У нас много тюрем и петухи не котируются .
Г. Щекина: Я не в этом смысле. Просто когда ты говоришь, что…
Т. Тайганова: Не про меня давай. Про твой коммунизм. Так что есть «петух»?
Г. Щекина: А это когда собираются в лесу ежегодные барды с поэтами и сначала пьют водку, потом поют, потом снова водку! А те, кто меньше пьян, сидят и жюрят.
Т. Тайганова: А петухи причем?
Г. Щекина: Место называется – Петух, Таня!
Т. Тайганова: А! Закономерно.
Г. Щекина: Они осенью собираются там, когда отдыхающих поменьше.
Такой кошмар – они, эти поэты-барды, ведь действительно меня превосходят! Куда же я лезу? Но меня призвали жюрить, я еду.
У меня, конечно, была попытка… Я ищу общенческий момент в этом. У меня нет цели поставить их по местам – первое, второе и третье. Я прежде всего в каждом открытие чувствую.
– Вот, – ору, – мы открываем новый талант!
– Отстань, – говорят. – Способна ли ты это понять? Ефремова вот не может понять Сучкову. Почему ты думаешь, что ты понимаешь других? Ты тоже глупее других.
Мне тот же Дмитриев, руководитель, это сказал – и чем он неправ? Да прав, конечно.
Т. Тайганова: Галя, когда застилают обиды, разговора получиться не может. Но на самом деле речь о серьёзном. О мечте человека, который столетие за столетием её, мечту, в себе куда-то несёт. Какой-то смысл в этом, и это передаётся. Передаётся если не генетически, то по наследству идейно, от поколения к поколению.
Г. Щекина: У меня мать с отцом были строителями настоящими. Ничего себе! Они реализовали, слава Богу! А я – ничего не реализовала! Только орала! Они сказали…
Т. Тайганова: Они не понимали тебя, Галя! Не понимали!
Г. Щекина: …Они поднимали МТС – они её подняли, она превратилась в чёрт знает какое бешеное хозяйство! А они пошли дальше по лестнице – отец стал директором завода, мать – преподавателем в школе, воспитала немало поколений. У них-то вот – всё материализовалось! А у меня-то ни фига!!
Т. Тайганова: Галя, не вопи так. Они и работали на материальном уровне. Они создавали совершенно конкретную техническую станцию, или как там эта аббревиатура расшифровывается…
Г. Щекина: У отца была задача, сделать так, чтобы эти СТЗ тракторы стояли по всей стране. И они стояли!
Т. Тайганова: Галя, но ты же работаешь не с тракторами. Ты работаешь с невидимым, ты работаешь с материей, которая не видна.
Г. Щекина: А с материей ли? Может, это действительно всё называется «трепотня языком», как мать с отцом говорят – «Ты всё только треплешься, а конкретно…»
Я Арбатову почитала, Арбатова говорит: «Сторонитесь людей, которые способствуют занижению вашей самооценки. Дистанцируйтесь от них, они вам наносят вред. Что вы в себе поняли – того вполне достаточно, чтобы осуществлять то, что вы задумали». Ни хрена! Меня окружают люди, которые упорно работают на это занижение. Ну, в таком состоянии я ничего не способна. Я чувствую, что я полная дура, и зачем…
…Мужик звонит из Череповца и кричит:
– Твою мать! Что ты натворила в английском предисловии! Ну чего ты натворила! Я тебе верил, как человеку!..
Т. Тайганова: Какое-какое предисловие? На английском?!
Г. Щекина: Макет ему делала!
А он орёт:
– Я пошёл к тебе, как на исповедь, а ты, как последняя как не знаю кто.
Я говорю:
– Ты мне скажи по-русски, в чём состоит ошибка?
– Если у тебя нет глаз, и ты сама не видишь, – что мне с тобой говорить! Кто ты такая?
Я всё утро искала, встала в шесть часов, три часа я искала две опечатки в английском тексте. А я действительно не машинистка! Он мне понравился как человек, как писатель! А английские опечатки я могу и пропустить. А он тут орал на меня целый час. Он растратил сто с лишним рублей денег на переговоры, звонил из Череповца, чтоб меня отчехвостить.
Я говорю:
– Игорек! Я лучше тебе деньги верну, чтобы ты ко мне не приставал с такими мелочами.
Люди, Таня, вообще! Люди настолько не понимают с такими мелочами, Таня!
Я говорю:
– Ты мне просто понравился! Ты мне – понравился своим вот этим неспешным рассказом, не знаю, – экзистенциализм это или что-то другое, он мне жутко понравился. А то, о чём ты мне сейчас говоришь – я не понимаю.
Он говорит:
– Тогда, значит, мы ошиблись друг в друге!
– Ну, и хрен с тобой!
Вот как происходит: человеку опечатка в английском предисловии дороже всего его остального! Всех его рассказов. И на предисловие это он делает ставку.
Т. Тайганова: Галя, ну может быть, ситуация такая, что ты человека не предупредила, что не знаешь языка…
Г. Щекина: Так я его предупредила, что я не собираюсь ставить английский аналог! Зачем это мне надо, что за дурня!
– Юра, я поставлю русское, я считаю, что по-английски вообще не надо.
А он говорит:
– А я – настаиваю!
– Хорошо. Пришлёшь текст, я его отсканирую.
Ну что же, я честно взяла, отсканировала английский текст. Ну, естественно, я ж не Копенгаген, пропустила две ошибки. Он прочитал распечатку – о-о-о! Его высочество долго орало.
…А зато Катька Спасова – Катька Спасова, которую я два года назад на Горицах обнаружила, Катька Спасова вышла.
Т. Тайганова: Опять не знаю.
Г. Щекина: Ну, эта такая странная баба – она придурочная, она говорит: «Только с помощью Бога я пишу!»
Как её понимать, Тань? Вот это удивительно. Дать почитать? Щас дам… Вот, вот книжка!
Мне кажется, она полностью приблажная дура. В стихах нету ничего живого. Мне так кажется, но Полина Рожнова тут закотяшила такое предисловие!.. Ух ты-ы! Но то ж – Полина Рожнова!
Т. Тайганова: И Рожнову не знаю.
Г. Щекина: Да писательница наша, уже московская, уже вовсю там школу фольклорную с детьми ведёт! Ей же все бабы столичные дочек своих в иномарках везут! Поэт она, ты должна её помнить по Северному совещанию в восемьдесят девятом… Помнишь, такая – вся в ситцах? Ну, Тань, ну – заговорами шаманила? Русский гороскоп бабам рассказывала – кто собака, кто медведь? Знаешь, как она Спасову вознесла! Не хухры-мухры: «Промыслом Божиим возрождаются стихи в душе Екатерины…»
Промыслом Божиим…
И вот эту книжку, Таня, – монахини выпустили, не Спасова сама – нет! Они насобирали пятьсот рублей, к издателю Малозёмову – ну уж Юру-то ты знаешь, Таня! – ходока прислали – матушку Кириллову…
Баба в рясе приехала и дала денег.
Я десять раз всё исправляла. В готовом макете! Потому что у них заморочки.
Говорю:
– Стихи тут про любовь можно поставить?
– Не-е, только Божественное…
Мне так было обидно, мне казалось, что про любовь тоже надо…
Хочешь взять? Тань, ну возьми… И прочитаешь эту Рожнову, которую я потом вставила в свой альманах, в «Свечу», потому что это как раз там, где твоя знакомая Таня Черных с монастырями…
«Божественное…» Не хрена себе, думаю, – вся моя душа орет против этого! Против этих неживых стихов! А не признать реальность тоже не могу. Вот она, – есть! Вот она, – Спасова!
Она начала писать стихи после того, как приняла крещение. Ужас! Вдохнула запах ладана и стала писать.
Т. Тайганова: Это беда, конечно, с этими Божьими...
Г. Щекина: Чего, Танька, думаешь, эта баба – п…ж полный?
Т. Тайганова: Да, конечно…
Г. Щекина: Но мне неудобно говорить… Я не способна с монахинями рассуждать, а вот Юрочка Малозёмов способен.
Т. Тайганова: Юра делает своё дело. Юра не литератор – он издает всех.
Г. Щекина: Нет, Тань, ну ты знаешь, как её любят сильно в этих Горицах!
Она же у них народная героиня! И когда она собирается петь, они туда приходят толпами и плачут! Это же моё название книги-то – «Горицкие плачи»! Это я собрала первый вариант книги, назвала его именно так, и так он существовал два года, немилосердно истерзанный и десять раз переправленный. Ну, потому что её знают так – как именно плакальщицу! Мне в Кириллове все говорили! И эта Верка Шитова, поэтесса, которая на священной Мауре живёт – она тоже говорит, что Спасова – плакальщица! Когда она поёт, то все плачут. Она у них специально для этого. Это ж реальная баба, она есть в Троицком монастыре, в Троицком соборе – у них клуб. Она там – завклубом.
Я три года назад чуть не пёхом приперлась в этот клуб, говорю:
– Говорят, у вас тут поэтесса есть. Ну-ка, дай-ка сюда стихи!
Она дала безобразные промокашки.
Я говорю:
– Ну-у, Спасова! Тебя надо издавать!
Она:
– Ой-ой… Из Москвы ездят, и то не могут издать.
Вот так началась вся эта история.
Через годы еле-еле выродили тут чахлое издание.
Тань, ну чего ты смотришь, ну знаешь, – таких вот много на Вологде. Вот, Надька Бурдыкова, – их очень много! Если б она была б одна, эта Спасова, а то их чёрт знает сколько!
Понимаешь, вдохнули запах ладана… И всё! У них из жопы понос пошёл.
Что такое с ними делается? Спасова говорит:
– Со мной действительно случилось прекрасное!
Полными слёз глазами она мне говорит. Я на неё смотрю.
– Да, – говорю. – Да!
Почему она до этого не писала, а после этого – записала? Почему? Не знаю.
Я Юрочке:
– На фига тут нарисовали страшные эти арки с чёрными колоколами? Давай чёрное обрежем. Давай вот так вот обрежем, на белом фоне обычными буквами напишем…
Т. Тайганова: Да нет, издано неплохо. Только не отцентровано.
Г. Щекина: Да всё равно это ерунда – видно, что нарисовано. Лучше было бы вот так – отрезать, и всё. Чего эти арки рисовать-то? Что за дурь-то такая?
Т. Тайганова: Мне наоборот, обложка понравилась.
Г. Щекина: Понравилась? Надо тебе эту бабу почитать?
Т. Тайганова: Да что я в ней вычитаю?
Г. Щекина: Я и говорю тебе – в Топорню и уши прижать!
Т. Тайганова: А там, в блаженной твоей Топорне тоже – какая-нибудь плакальщица… Сама же и издашь. Ведь так?
Г. Щекина: Дак а кто же?!
