Коммунизм Галины Щекиной. Разговор третий: Горицкая плакальщица
Обновлено: 30 июн. 2019 г.
Фотография © Татьяна Тайганова
Разговор третий. Вологда, 3 июня 2000 г.
Т. Тайганова: Давай, Галь, дальше строить твой коммунизм.
Г. Щекина: Чего строить? Нечего больше строить.
…Я сейчас думаю, что мне надо сесть в эту свою Топорню, уши прижать… Она в таком благословенном месте.
Т. Тайганова: Почему — в Топорню?
Г. Щекина: Потому нету подтверждения делом. Мерило человека — это поступки, это конкретные результаты. У меня нету результатов, у меня всё рассыпалось в прах.
Т. Тайганова: А ты чем меряешь?
Г. Щекина: Ну как? Люди работают! Анчаров говорил. И создают материальные ценности. Я ничего не создала, Таня!
Т. Тайганова: Значит, меряешь материей?
Г. Щекина: А чем ещё? Чего? Где? А мало ли что там другое — болтовня! А у меня ни во что не выливается.
Вот, пошла к художнику Рыжакову, душу ему изливала — он взял, нарисовал девочку Басю к моей книге. Он такой человек — пьяница, но взял нарисовал девочку Басю, которой я восхищаюсь много лет. Вот это материально! Я считаю — вот она, материализация. То, что Рыжаков почувствовал, — он это всё воплотил. А я-то — я! — что за дура такая?
Т. Тайганова: Погоди-погоди. Бася-то — твоя? «Рассказы о девочке Басе»?
Г. Щекина: Так ведь он нарисовал, Рыжаков! Это есть материальность.
Т. Тайганова: Галя, а твои рассказы — они как?
Г. Щекина: А никак! А ничто! Никто, ничто и звать никак!
Т. Тайганова: Хорошо-хорошо, предположим, что ты…
Г. Щекина: Моё — не материально! Нету его, не видно, не существует! — понимаешь?
Т. Тайганова: Понимаю. Ты от скромности решила кончить литературным самоубийством. А твоё лито «Ступени» десять лет на твоем горбу — это не материально?
Г. Щекина: Нет!..
Т. Тайганова: Газета «Насон-город», которая твоими усилиями строила все вологодское подполье литературное — не материальна?
Г. Щекина: Нет!
Т. Тайганова: Тогда с другого боку поехали: мой «Ласковый Лес» — это материально?
Г. Щекина: Да!
Т. Тайганова: Но ведь это всё — Слово. Творчество. Почему же ты меряешь его в разной валюте?
Г. Щекина: Почему в разной-то? Ты написала «Ласковый Лес», тебя оценили на союзном уровне, выпустили книгу и поставили вровень с Астафьевым. Это прекрасно!
Т. Тайганова: Мне книгу никто не выпускал. Мне за всю мою жизнь не выпустили ни одной книги. То, о чем ты говоришь, — сборник.
Г. Щекина: Ну, и что, что сборник?
Т. Тайганова: Ты тоже публиковалась в столичном журнале.
Г. Щекина: Меня не публиковали в нормальной книге! Но дело даже не в этом. А в том, что когда этих бездомных, это лито, эти «Ступени» выгоняют из пединституских коридоров — поэтам насрать!
Стоят, слюнтяи, я им говорю:
— Вы — подлые, вы должны сами задрать хвост и побегать на эту тему!
— Нам насрать.
И что? А то: Галя задрала хвост и пошла бегать. Выбегала новое помещение.
Но это же позорище! Это же слюнтяйство, люди невоспитанные! Не творцы, они вообще никто, нету этой массы-то одержимой, нету коллективного разума, о котором я мечтала! Ну о чём тут — ничего не получилось. Значит, это случайные люди, которые сошлись на халяву, в теплом помещении чесать язык. Нету помещения — им насрать, они пошли по своим углам. Никто не застрадал, ни одна сволочь не застрадала! Это мне — не им! — больно, что рассыпается сообщество, которому двадцать семь лет! Никому больше не больно, это Галины проблемы! Если ты хочешь быть наседкой — так и носись с нами, это тебя клюнуло в жопу, а нас-то никого не клюнуло! Мы — нормальные, мы индивидуалистические таланты! Сидим, и каждый себе творим.
Никто не чувствует себя ответственным за то, что творится со всеми. А это значит, что как они были придурки и слюнтяи, так они такими и остались. Ничего я не воспитала, никакого коллективного разума! Мой крах во всем! Я сейчас готова отказаться от лито, от чего угодно! Потому что оно ничего не стоит на самом деле. Вот пала я на грудь Чирьеву…
Т. Тайганова: Кто у нас Чирьев?
Г. Щекина: А Чирьев у нас директор «Русского Дома»!
Т. Тайганова: Ну да, в Вологде «дом», ясное дело, — «русский»…
Г. Щекина: Таня! Это шестиэтажная культура в центре.
И сказала:
— Борис Юрьевич, всё! Меня бросили все, меня кинули все! Если вы меня не пустите — я не знаю, до каких я степеней дойду! Погибает сообщество, которому двадцать семь лет.
Боря Чирьев говорит:
— Ой, ну ладно, у меня художники собираются, «Солнечный Квадрат», ходи и ты, хрен с тобой, но в другие дни.
Он сегодня пустил, завтра выгонит. Боря Чирьев — абсолютно легкомысленный человек. Он же тоже — художник!
Т. Тайганова: В каком смысле?
Г. Щекина: В смысле режиссер танцевальной группы!
Я ждала его аудиенции, Таня! Я стояла за сценой — я видела там систему. Боря Чирьев говорит:
— Вот — обнимай его, обнимай! Да, это ваша последняя ночь! Звезды близко, рассвет близко! Ну, поцелуй же его так, чтоб этот поцелуй был прощальным!
Они-то делают так — хореография в черном трико, но я же хореографии этой не вижу — я только слышу Чирьева голос… Ну, конечно, — когда я такое слышу, такие проблемы, меня обнимает страшный трепет, я не могу выйти на сцену! Там же последняя ночь!
Потом говорю:
— Борис Юрьевич, у вас когда будет перерыв…
Он:
— А-аа! Я про вас совсем и забыл.
И пошел отводить нам помещение.
А мы, прочие люди два десятка, стояли за этой шторой почти что тридцать минут…
Т. Тайганова: Ну, хорошо, ну — Чирьев художник, но ведь помещение дал? В чём ты видишь крах?
Г. Щекина: Во всём!
Т. Тайганова: Ну в чём конкретно? Галь, ну объясни мне, ну где — крах-то?
Г. Щекина: Потому что ничего не получается. Нету желания понять друг друга. Я считала понять друг друга вообще целью. Чтобы люди чувствовали, как вот в «День за днем». Чтоб они были родными.
Т. Тайганова: А ты считаешь, что ты — понимаешь?
Г. Щекина: Так нет, после Петуха — я теперь полная мерзость! Потому что мне сказали: «Кого ты судишь? Ты судишь людей, которые тебя намного превосходят!»
Т. Тайганова: Стоп! Галя, теперь мне непонятен петух.
Г. Щекина: Ты не знаешь, что есть Петух?!
Т. Тайганова: Галь, я не знаю вологодского языка. Я уральская. У нас много тюрем и петухи не котируются .
Г. Щекина: Я не в этом смысле. Просто когда ты говоришь, что…
Т. Тайганова: Не про меня давай. Про твой коммунизм. Так что есть «петух»?
Г. Щекина: А это когда собираются в лесу ежегодные барды с поэтами и сначала пьют водку, потом поют, потом снова водку! А те, кто меньше пьян, сидят и жюрят.
Т. Тайганова: А петухи причем?
Г. Щекина: Место называется — Петух, Таня!
Т. Тайганова: А! Закономерно.
Г. Щекина: Они осенью собираются там, когда отдыхающих поменьше.
Такой кошмар — они, эти поэты-барды, ведь действительно меня превосходят! Куда же я лезу? Но меня призвали жюрить, я еду.
У меня, конечно, была попытка… Я ищу общенческий момент в этом. У меня нет цели поставить их по местам — первое, второе и третье. Я прежде всего в каждом открытие чувствую.
— Вот, — ору, — мы открываем новый талант!
— Отстань, — говорят. — Способна ли ты это понять? Ефремова вот не может понять Сучкову. Почему ты думаешь, что ты понимаешь других? Ты тоже глупее других.
Мне тот же Дмитриев, руководитель, это сказал — и чем он неправ? Да прав, конечно.
Т. Тайганова: Галя, когда застилают обиды, разговора получиться не может. Но на самом деле речь о серьёзном. О мечте человека, который столетие за столетием ее, мечту, в себе куда-то несёт. Какой-то смысл в этом, и это передаётся. Передаётся если не генетически, то по наследству идейно, от поколения к поколению.
Г. Щекина: У меня мать с отцом были строителями настоящими. Ничего себе! Они реализовали, слава Богу! А я — ничего не реализовала! Только орала! Они сказали…
Т. Тайганова: Они не понимали тебя, Галя! Не понимали!
Г. Щекина: …Они поднимали МТС — они ее подняли, она превратилась в чёрт знает какое бешеное хозяйство! А они пошли дальше по лестнице — отец стал директором завода, мать — преподавателем в школе, воспитала немало поколений. У них-то вот — всё материализовалось! А у меня-то ни фига!!
Т. Тайганова: Галя, не вопи так. Они и работали на материальном уровне. Они создавали совершенно конкретную техническую станцию, или как там эта аббревиатура расшифровывается…
Г. Щекина: У отца была задача, сделать так, чтобы эти СТЗ тракторы стояли по всей стране. И они стояли!
Т. Тайганова: Галя, но ты же работаешь не с тракторами. Ты работаешь с невидимым, ты работаешь с материей, которая не видна.
Г. Щекина: А с материей ли? Может, это действительно всё называется «трепотня языком», как мать с отцом говорят — «Ты всё только треплешься, а конкретно…»
Я Арбатову почитала, Арбатова говорит: «Сторонитесь людей, которые способствуют занижению вашей самооценки. Дистанцируйтесь от них, они вам наносят вред. Что вы в себе поняли — того вполне достаточно, чтобы осуществлять то, что вы задумали». Ни хрена! Меня окружают люди, которые упорно работают на это занижение. Ну, в таком состоянии я ничего не способна. Я чувствую, что я полная дура, и зачем…
…Мужик звонит из Череповца и кричит:
— Твою мать! Что ты натворила в английском предисловии! Ну чего ты натворила! Я тебе верил, как человеку!..
Т. Тайганова: Какое-какое предисловие? На английском?!
Г. Щекина: Макет ему делала!
А он орёт:
— Я пошел к тебе, как на исповедь, а ты, как последняя как не знаю кто.
Я говорю:
— Ты мне скажи по-русски, в чем состоит ошибка?
— Если у тебя нет глаз, и ты сама не видишь, — что мне с тобой говорить! Кто ты такая?
Я всё утро искала, встала в шесть часов, три часа я искала две опечатки в английском тексте. А я действительно не машинистка! Он мне понравился как человек, как писатель! А английские опечатки я могу и пропустить. А он тут орал на меня целый час. Он растратил сто с лишним рублей денег на переговоры, звонил из Череповца, чтоб меня отчехвостить.
Я говорю:
— Игорек! Я лучше тебе деньги верну, чтобы ты ко мне не приставал с такими мелочами.
Люди, Таня, вообще! Люди настолько не понимают с такими мелочами, Таня!
Я говорю:
— Ты мне просто понравился! Ты мне — понравился своим вот этим неспешным рассказом, не знаю, — экзистенциализм это или что-то другое, он мне жутко понравился. А то, о чем ты мне сейчас говоришь — я не понимаю.
Он говорит:
— Тогда, значит, мы ошиблись друг в друге!
— Ну, и хрен с тобой!
Вот как происходит: человеку опечатка в английском предисловии дороже всего его остального! Всех его рассказов. И на предисловие это он делает ставку.
Т. Тайганова: Галя, ну может быть, ситуация такая, что ты человека не предупредила, что не знаешь языка…
Г. Щекина: Так я его предупредила, что я не собираюсь ставить английский аналог! Зачем это мне надо, что за дурня!
— Юра, я поставлю русское, я считаю, что по-английски вообще не надо.
А он говорит:
— А я — настаиваю!
— Хорошо. Пришлешь текст, я его отсканирую.
Ну что же, я честно взяла, отсканировала английский текст. Ну, естественно, я ж не Копенгаген, пропустила две ошибки. Он прочитал распечатку — о-о-о! Его высочество долго орало.
…А зато Катька Спасова — Катька Спасова, которую я два года назад на Горицах обнаружила, Катька Спасова вышла.
Т. Тайганова: Опять не знаю.
Г. Щекина: Ну, эта такая странная баба — она придурочная, она говорит: «Только с помощью Бога я пишу!»
Как ее понимать, Тань? Вот это удивительно. Дать почитать? Щас дам… Вот, вот книжка!
Мне кажется, она полностью приблажная дура. В стихах нету ничего живого. Мне так кажется, но Полина Рожнова тут закотяшила такое предисловие!.. Ух ты-ы! Но то ж — Полина Рожнова!
Т. Тайганова: И Рожнову не знаю.
Г. Щекина: Да писательница наша, уже московская, уже вовсю там школу фольклорную с детьми ведет! Ей же все бабы столичные дочек своих в иномарках везут! Поэт она, ты должна ее помнить по Северному совещанию в восемьдесят девятом… Помнишь, такая — вся в ситцах? Ну, Тань, ну — заговорами шаманила? Русский гороскоп бабам рассказывала — кто собака, кто медведь? Знаешь, как она Спасову вознесла! Не хухры-мухры: «Промыслом Божиим возрождаются стихи в душе Екатерины…»
Промыслом Божиим…
И вот эту книжку, Таня, — монахини выпустили, не Спасова сама —нет! Они насобирали пятьсот рублей, к издателю Малозёмову — ну уж Юру-то ты знаешь, Таня! — ходока прислали — матушку Кириллову…
Баба в рясе приехала и дала денег.
Я десять раз всё исправляла. В готовом макете! Потому что у них заморочки.
Говорю:
— Стихи тут про любовь можно поставить?
— Не-е, только Божественное…
Мне так было обидно, мне казалось, что про любовь тоже надо…
Хочешь взять? Тань, ну возьми… И прочитаешь эту Рожнову, которую я потом вставила в свой альманах, в «Свечу», потому что это как раз там, где твоя знакомая Таня Черных с монастырями…
«Божественное…» Не хрена себе, думаю, — вся моя душа орет против этого! Против этих неживых стихов! А не признать реальность тоже не могу. Вот она, — есть! Вот она, — Спасова!
Она начала писать стихи после того, как приняла крещение. Ужас! Вдохнула запах ладана и стала писать.
Т. Тайганова: Это беда, конечно, с этими Божьими...
Г. Щекина: Чего, Танька, думаешь, эта баба — п…ж полный?
Т. Тайганова: Да, конечно…
Г. Щекина: Но мне неудобно говорить… Я не способна с монахинями рассуждать, а вот Юрочка Малоземов способен.
Т. Тайганова: Юра делает своё дело. Юра не литератор — он издает всех.
Г. Щекина: Нет, Тань, ну ты знаешь, как её любят сильно в этих Горицах!
Она же у них народная героиня! И когда она собирается петь, они туда приходят толпами и плачут! Это же мое название книги-то — «Горицкие плачи»! Это я собрала первый вариант книги, назвала его именно так, и так он существовал два года, немилосердно истерзанный и десять раз переправленный. Ну, потому что её знают так — как именно плакальщицу! Мне в Кириллове все говорили! И эта Верка Шитова, поэтесса, которая на священной Мауре живет — она тоже говорит, что Спасова — плакальщица! Когда она поёт, то все плачут. Она у них специально для этого. Это ж реальная баба, она есть в Троицком монастыре, в Троицком соборе — у них клуб. Она там — завклубом.
Я три года назад чуть не пёхом приперлась в этот клуб, говорю:
— Говорят, у вас тут поэтесса есть. Ну-ка, дай-ка сюда стихи!
Она дала безобразные промокашки.
Я говорю:
— Ну-у, Спасова! Тебя надо издавать!
Она:
— Ой-ой… Из Москвы ездят, и то не могут издать.
Вот так началась вся эта история.
Через годы еле-еле выродили тут чахлое издание.
Тань, ну чего ты смотришь, ну знаешь, — таких вот много на Вологде. Вот, Надька Бурдыкова, — их очень много! Если б она была б одна, эта Спасова, а то их черт знает сколько!
Понимаешь, вдохнули запах ладана… И всё! У них из жопы понос пошел.
Что такое с ними делается? Спасова говорит:
— Со мной действительно случилось прекрасное!
Полными слёз глазами она мне говорит. Я на неё смотрю.
— Да, — говорю. — Да!
Почему она до этого не писала, а после этого — записала? Почему? Не знаю.
Я Юрочке:
— На фига тут нарисовали страшные эти арки с черными колоколами? Давай черное обрежем. Давай вот так вот обрежем, на белом фоне обычными буквами напишем…
Т. Тайганова: Да нет, издано неплохо. Только не отцентровано.
Г. Щекина: Да всё равно это ерунда — видно, что нарисовано. Лучше было бы вот так — отрезать, и всё. Чего эти арки рисовать-то? Что за дурь-то такая?
Т. Тайганова: Мне наоборот, обложка понравилась.
Г. Щекина: Понравилась? Надо тебе эту бабу почитать?
Т. Тайганова: Да что я в ней вычитаю?
Г. Щекина: Я и говорю тебе — в Топорню и уши прижать!
Т. Тайганова: А там, в блаженной твоей Топорне тоже — какая-нибудь плакальщица… Сама же и издашь. Ведь так?
Г. Щекина: Дак а кто же?!
Подписаться
